Литературный сценарий анимационного фильма по рассказу М.Москвиной «Фриц-найденыш»

Автор Марина Москвина

Пролог – черно-белый, как документальная хроника. Все по-серьезному. Зима, Подмосковье, немцы отступают, наступают наши войска. Видно, что деревенька русская, летят «мессершмиты». По дороге движутся танки, грузовики. На указателе: «Москва – 120 км». Начинается бомбежка, выстрелы, немцы спрыгивают на землю и разбегаются по деревне. Другой указатель: «Бородино». Взрывы. Бегут солдаты, стрельба и крупным планом – бежит молодой немец. Потом происходит взрыв – и все меркнет. На этом изображении черно-белом идут титры. И название:

Фриц-НАЙДЕНЫШ

Эта же самая местность – узнаваемая, но уже поют птички, все цветное, озеро с уточками, покосившаяся избенка, похожая на ту, что была в прологе. Все очень узнаваемо. Эта же деревня, но другие времена. Вот садик, дворик, Папа – такой длинноносый, худой, пытается поднять покосившийся забор. Все у них покосившееся немного, такая семья московских интеллигентов на даче. Мама качается в кресле-качалке, вяжет. В общем, идиллия.

И вот тут – весь перепачканный, из-под веранды вылезает мальчик с Фашистской каской – весь такой запыленный, выползает и нахлобучивает себе на голову Фашистскую каску. И начинает маршировать, как военный – такой у него вид натуральный – обалдевшие родители на него смотрят.

Мама: Сними эту дрянь с головы. Она грязная.

Папа: Это немецкая каска! Дай померить! (надевает, спрашивает у матери) Мне идет?

Андрей: Это я нашел!

Папа: А для меня там ничего не найдется?

Андрей: Ну-ка поглядим! (лезет под веранду и выбрасывает наверх флягу).

Папа (повертев ее в руках – отдает маме): Возьми! Это тебе – подарок!

Он туда наливает чай и оттуда все выливается в дырку на стол.

Мама: Она дырявая.

Папа в дырку вставляет палец: – Эта фляга прострелена. Если бы она была целая, то я бы не стал ее тебе дарить, а оставил себе.

(Папа наклоняется, смотрит под веранду, кричит Андрею: – Ты где? Вылезай, давай.

Андрей: Пап, иди сюда, здесь еще много интересного!

Папа надевает на маму каску, отдает флягу и говорит: – Жди меня, я скоро вернусь.

И, вооружившись фонариком, веревкой, ножом, он лезет вслед за своим сыном вглубь этого подполья. Вот они ползут оба, темно, страшно, пыхтят. Пауки, мыши, жаба. Папа – впереди, мальчик – сзади. Темнота. Вдруг они натыкаются на лежащего человека.

– Ах! – Папа направляет фонарик и видит, что перед ними лежит человек. Слабый румянец покрывает его щеки. Кажется, он просто-напросто спит.

Папа: (в ужасе) Кто это? Ну-ка, давай его вытащим наружу и спасем.

Они выволакивают этого человека на свет божий, вылезают и видят, что он в истлевшей военной форме, на которой проглядывают Фашистские знаки. Он худой, немытый, нечёсаный, бледный, с длинной бородой и усами. Однако выглядит вполне нормально, (как Тутанхамон).

Вся эта катавасия привлекает внимание соседа Пал Иваныча. В кепке, сапогах, с папиросой, тот с интересом «повисает» на заборе.

Папа – в недоумении разглядывает вытащенного из под террасы человека:

Папа: Что это за чудо такое?

Пал Иваныч – из-за забора: Это Фашист. Фашист в полном обмундировании.

– А-а!!! – закричала Мама в Фашистской каске.

Папа: Люся, Люся. Как ты все принимаешь близко к сердцу. Проще надо смотреть на вещи.

Мама: Ты прав. Но все равно мне немного по себе.

Папа: Этот Фашист – он святой. Только святые так хорошо сохраняются. Или он йог.

К Фашисту собираются куры. Петух подходит недоверчиво, настроенный по-боевому. Склевывает с него блоху.

Пал Иваныч: Он душегуб.

Папа: Он душегуб с политической точки зрения. А с биологической – уникум! Как рак реликтовый или кистепёрая рыба.

Мама: Пусть Пал Иваныч сделает ему искусственное дыхание. Может, он спит летаргическим сном?

Пал Иваныч (сурово) Палец о палец не ударю. Хороший Фашист – это мёртвый Фашист.

Папа: Это устарелые взгляды.

Пал Иваныч: Это железно.

– Давайте положим его на место! – в конце концов, предложила Мама. – Туда, где он раньше был, а мы ничего о нём не знали.

Она снимает с себя Фашистскую каску и надевает на Фашиста, чтобы показать, что разговор окончен.

– Ты, Люся, очень говорливая, – отзывается Папа. – С утра надо больше молчать, думать, что скажешь за день. Помолчал-помолчал – а к обеду сказал. К обеду не придумал – к ужину. А если к ужину не удалось – тогда на следующий день.

Из-за тучи выглянуло солнце. И когда на Фашиста упал солнечный свет, он открыл глаза, обвёл всех осоловелым взглядом, зевнул и пошевелился. Он даже попробовал встать, но не смог и снова закрыл глаза, прошептав:

– О, майн гот!

Папа: А, может быть, это жулик? Или пьяный?

Мама: Не слушай его, Андрей! Это натуральный Фашист, просто Папа не хочет, чтобы ты верил в чудеса.
Пал Иваныч: Сейчас он очнётся и всех вас прикончит. Давай, Миша, ткнём его вилами в бок?

– Нет уж, спасибо, – ответил Папа.

– Ты что, не можешь убить Фашиста? – спрашивает Пал Иваныч, глядя в упор на папу: глаза в глаза.

Папа: Могу. Но это для меня неорганично.

Мама: Пусть он уйдёт с миром. Встанет и уйдёт.

Папа: Куда ж он пойдёт? Без крыши над головой, без роду, без племени.

– Нюрнбергский процесс по нему плачет, – говорит Пал Иваныч и уходит.

Ночь. Луна в окне. Фашист лежит в доме, на кровати. Папа натянул на него свой потрёпанный свитер, принес чаю. Мама стоит, смотрит с сочувствием, бежит укрывает. Немец спит неспокойно, мечется во сне, кричи “Ахтунг! Ахтунг!” и “Хайль Гитлер!” Папа будит его, поит чаем.

Утро. Папа спит на табуретке.

Немцу уже получше, он свешивает ноги с дивана и принимается выяснять по-немецки, где его часть, где его немцы? И где его автомат?

Мальчик (приносит его автомат): Вот, нашел под верандой, где немец лежал.

Немец берет заржавевший автомат, оглядывает его в отчаянии, откидывается на валик и стонет.

– Гитлер капут! – давай успокаивать его Папа. – Фюрер найн! Хайль живе дружба между народами!

Фашист: (в ужасе) Ой-ой-ой!

Мама: Бедняга, столько неприятностей навалилось на человека: Гитлера нет, автомат заржавел, один – на чужбине.

Отец, мальчик и Мама сочувственно стоят вокруг лежащего немца.

Папа: Как он остался? Немцы такие аккуратные. Говорят, они всех своих увозили обратно, когда отступали. А этого – спящего летаргическим сном в вечной мерзлоте у нас под верандой – почему-то забыли!..

Движимые любознательностью, а также науськанные Павлом Ивановичем, в наш дом повалили односельчане по вечной мерзлоте.

Пришла тётя Шура Орлова, молочница, загорелая, как Луи Армстронг. Пришли Голощапов Григорий Семёнович, братья Глазырины, Коля Злодорев – мастер боевого применения, он в катакомбах провёл не один десяток лет; сухоногая Фара, фотограф Иван Потапов – сын охотника; Толя Мыльников – слесарь, рабочий человек; водитель хлыстовоза Евгений Воробышков; кузнец, пастух, беглый каторжник Володька и страхагент Абрам Шофман.

Голощапов – лицо пожилое, бритое, три громадных стальных зуба сверху, а нижние ему обточили, чтобы они были все одинаковой вышины, весь напрягся и начал смотреть злобными глазами. А потом как рванёт на груди рубаху. А у него на сердце татуировка – амбарный замок.

Голощапов: Я такой мстительный, просто ужас. Сколько раз увижу Фашиста, столько убью.

Папа: Я не допущу бессердечного отношения. Есть высший суд, и там со всеми разберутся.
Все стоят очень суровые: Коля Злодорев. Братья Глазырины.
Но были и такие, кто сочувствовал найденному под верандой немцу. Просто, по-человечески. Толя Мыльников принёс кости, мясные обрезки. Сухоногая Фара – остатки борща.

– Он же хороший, с копчёностями, – сказала Фара.

Фотограф Иван Потапов отдал безвозмездно пальто своего отца.

– Там воротник котиковый, – доложил он, – драп синий, прочный и подкладка – атлас! Но вы должны мне за это поставить магарыч.

Фашист лежит на диване – тише воды ниже травы – сапоги снял и носки, пятки только торчат голые. Сын охотника Иван Потапов навис над ним:

– Не бойся, – говорит, – Фашист, никто тебя не укусит.

А тот ему: – Гей цум тойфель!

– Что он сказал? – поинтересовался Иван.

– Благодарю за пальто, – перевёл ему Папа.

– Носи на здоровье, – сказал благодушно фотограф и удалился восвояси.

– “Гей цум тойфель” – это “пошёл ты к чёрту”, – заметил вскользь страхагент Абрам Шофман, о чём он сознательно не сообщил Потапову Ивану ради торжества вселенской гармонии.

Фашист сидит на лавочке и играет на губной гармошке. Унылый немецкий напев уносился в даль глухой местности Уваровки, в громадной части своей необитаемой, дикой, малодоступной и непригодной для земледелия.

Необозримые леса, глубокие долины, песчаный карьер, кирпичный завод, завод химических удобрений, змеи, ящерицы и насекомые, жизнь которых народу совершенно неведома, Витаминный пруд с его камышистыми берегами, ветер, огонь земли и безлюдное пространство слышали в те сумерки, в тот тихий августовский вечер неведомую мелодию какой-нибудь Тюрингии, а может даже Вестфалии.

Он чувствует себя лучше, порозовел, подстриг бороду. Вокруг него стоят Андрей и односельчане – пытаются напомнить ему его имя и фамилию.

– Вебер? – спрашивал Мыльников – Вагнер? Бетховен?

– Найн! – мотал головой Фашист.

– Штирлиц? Плейшнер? – спрашивал Андрей. – Шлезенберг?

– Гейне? Зорге? Шварцнеггер? – выпытывала Мама. – Шиллер? Миллер?

– Мюллер!! – вдруг радостно крикнул Фашист. – Их бин Мюллер!

– Вольфганг? Генрих? Адольф? – теперь Папа хотел узнать имя.

– Найн, – опять морщил лоб немец Мюллер.

– Гретхен?

– Гретхен ист фрау! – улыбался печально Фашист. – Я есть ГЕРР.

– Тогда Людвиг? Иоган-Себастьян?

– Найн…

Вдруг за забором Федька, внук Голощапова, как заорёт:

– Фриц! В попу шприц!!!

Тот замер.

– Фриц, – прошептал он, – и ликующий крик исторгся из его груди. – Майн наме ист Фриц! (стукнув себя по голове) Их бин Фридрих Мюллер!

Следующий кадр – Папа ведет по улице – Фрица за руку. Тут мы показываем обычную русскую деревню с покосившимися заборами, кустиками флоксов, накренившиеся столбы, избушки неказистые – все в крайнем запустении.

Мы видим здание с надписью «Сельсовет».

Дальше Папа и Фашист стоят перед председателем сельсовета.

Папа: Вот мы нашли немца под нашей терраской. Фашист – с войны лежал, долго и крепко спал. Фридрих Мюллер.

Исаев: Вот так номер!

Папа: Теперь он очнулся, просит яйца парные, свиные ножки… Этот немец в моей семье инородное тело! Я убедительно прошу создать ему автономные жилищные условия.

Исаев: И удостоверение ветеранское выдать!

Папа: Он найден под моей терраской, но это не означает, что он должен у меня жить. У меня итак места мало. Прошу выделить ему какой-нибудь домик.

– Наши соотечественники, – сказал Исаев, – влачат самое жалкое существование. У всех маленькая зарплата, неплодородные сады, перенаселённые квартиры, свирепствуют колорадский жук, жук-дровоточец, грипп, гнев, страх, одышка и сонливость. А вы зачем-то откопали немецко-Фашистского захватчика, носите его на руках и пылинки с него сдуваете.

Семья сидит на террасе за столом, обсуждают создавшееся положение.

– Зря мы его вытащили из-под террасы! – говорит Папа.

– Мы должны были это предвидеть, – говорит Мама.

Папа: К нам вообще, кто придёт, никак уйти не может. Если бы вы только знали, как я не люблю, когда у меня кто-нибудь живёт!

Андрей: Да пусть с нами будет! Кому он мешает!..

В отдалении в беседке Фридрих Мюллер сидит и пишет письмо в Германию на больших листах мелким почерком.

Крупно – письмо. На немецком языке: «Майн либе муттер…» Поет птичка.

Выглядит Фриц аккуратно: он постригся, побрился, почистил зубы, такой вид имеет, как начищенная монетка. За беседкой стоит Павел Иванович, невзирая на своё отвращение к Фашистам, с предложением Фридриху распить с ним бутылочку.

– О! Шнапс тринкен! – с уважением сказал Фриц и достал из-под скамейки банку солёных свинушек.

Вот уже они под яблоней сидят, за столом. Фридрих, подперев рукой щёку, слушает, а Павел Иванович что-то рассказывает. Поют «Подмосковные вечера». Фриц сначала неуверенно подпевает. Потом мощно и слитно.

Фридрих Мюллер и Павел Иванович вместе несут бревно.

Фриц с лопатой, в своей Фашистской каске, пригибаясь и озираясь, роет траншею. Только каска торчит из окопа, и лопата выбрасывает землю. И звук такой, будто рвутся снаряды. А это Павел Иваныч подвозит тачку с камнями.

Фриц со своим автоматом в каске бежит – как будто в наступление. Звук – похожий на автоматную очередь. Камера отъезжает, а это Фридрих бежит по вертушке бетономешалки, и таким образом она работает – замешивает бетон.

В общем, Фриц закладывает фундамент нового дома, Павел Иваныч ему помогает. Выросли стены. Уложили крышу.

Фриц ползет по-пластунски по выкопанной траншее – он тащит за собой кабель.

Потом лезет под терраску, туда, где его нашли, и вытаскивает оттуда свой старый трофейный телефон. Видимо, он был радистом.
Вот он залез на крышу, установил антенну, присоединил к аппарату провод и стал вертушку крутить.

Фриц – кричит в трубку: Муттер! Муттер!…

А Павел Иванович стоит у него за спиной и хлоп-хлоп его по плечу – показывает в окно. Там провода идут к столбу, а дальше нет проводов – одни голые столбы, провода оборванные болтаются, и мужики стоят – курят со щетиной – глядят на новый дом Фрица.

Теперь все вместе сидят в новом доме Фрица – Папа, Мама, Андрюха, Павел Иваныч и Фридрих Мюллер, он всех угощает пивом.

И они снова поют песню – теперь бравую немецкую, сдвинув кружки.

В окно глядят изумленные лица односельчан – в т.ч. тех мужиков с папиросами и щетиной.

Следующий кадр – все эти мужики и односельчане уже у него в доме. Кто-то из них принес провода. Фриц – им всем что-то рассказывает, склонившись над планом, типа ГОЭЛРО, он их зажигает, говорит, что электричество и телефонизация – это великое дело.

Итак – они проводят на столбах электричество, зажглись фонари, лампочки в домах.

Дальше он – как администратор высшего эшелона – в накинутом на плечи белом халате шагает по полям, за ним семенит Пал Иваныч, вокруг крестьяне, он им показывает – вот здесь коровы будут, здесь птичник, в озерах будем разводить карпов…

И они начинают стройку.

Пошел процесс индустриализации. Все как-то меняется к лучшему. Созданы механизмы – по доставанию ведра из колодца. Все механизировано, свиньи уже такие большие – лежат в гамаке – каждая. На пруду прилажен плотик – и там такое устройство, которое полощет белье – механическое.

Люди все в одинаковых спецодеждах.

– Дафай! Дафай! – говорил Фриц пришедшим к нему посоветоваться большим мастерам не продвигать дело: Голощапову, Мыльникову, Глазыриным, Коле Злодореву и сухоногой Фаре.

– Шнеллер! Шнеллер! – серьёзно говорил он им.

Он ввёл в обиход газонокосилки, туманообразующие установки и показал, как надо правильно лист по почве сбрызгивать мочевиной.

Он взялся изготавливать сардельки, бульонные кубики, масло пахтать, варить сыры; с молочницей тётей Шурой образовал малое предприятие, они творог выпускали, сливки, ряженку, топлёное молоко, сметану – всё жирное – ложка стоит!

Семью Глазыриных Фриц подвиг на производство грудинки, сала, окороков… Свиные ножки отныне каждое утро нёс на базар беглый каторжник Володька. Страхагент Абрам Шофман занялся домашним консервированием.

В семье отыскавшей его семьи он окучил картофель, проредил морковь, посадил георгины и закопал компостер.

Лук стал давать хорошее перо, в садах цвели орхидеи, азалии, розмарины, а не только одни флоксы и календула. Это Фриц открыл всем тайну буйного цветения.

– Цветок, – сказал он, – надо не переставайт поливайт!

Всё было у всех, всё хозяйство поднял.

– Немцы очень миролюбивы, – всегда говорил мой Папа. – Только злить их не надо. И резко будить.

А Мама говорила:

– Какой всё-таки мудрый наш народ. Я вообще считаю – наш народ – это в е с ь народ.

В общем, он оказался для всех просто кладом.

Фриц в деревне был окружён великим почётом – все любили его, и он всех трепал по голове, приободрял, улыбался, точно хотел оставить о себе самые лучшие воспоминания.

Ведь из города Аузбурга в ответ на письмо Фрица пришла бумага. Нашлась его мать-старушка. Она жива, ей девяносто лет, и ждёт – не дождётся, когда увидит сына.

Все провожали его. Жители деревни теснились у калитки, запрудили улицы, влезали на яблони и тополя, ждали, когда он выйдет – он, их любимый Фридрих, который отъезжал к своей маме в далёкую, малоизвестную, мифическую страну Германию.

Вдруг толпа заволновалась, раздались крики:
– Идёт! идёт!

И он появился – рубашка в васильках, маках, незабудках, бледный немного, с яблоками в авоське, в белой шапочке, похожий на ангела. Григорий Голощапов помогал ему нести чемодан.

Поезд ещё не прибыл. Народ толпился на перроне, крича:

– Друг милый! Фрицушка, прощай!

Председатель постсовета Исаев прямо на перроне взял слово и сказал:

– За всё, что Фридрих Мюллер сделал, он награждается мысленной медалью!!!
– Ура! – закричали все.
– И в день его отъезда, – продолжил председатель, пытаясь перекричать бушующую толпу, – мы назовём именем Фридриха Мюллера улицу, на которой его нашли. А каску и флягу поместим в краеведческий музей.

Он также выразил благодарность семье, которая его обнаружила и пробудила.

– На таких как бы сдвинутых, – сказал он, – земля держится.

Мама и Папа выступили с ответной речью.

Мама сказала:

– Я вообще не признаю никаких границ. И если бы я была писательницей, я бы взяла себе псевдоним Людмила Безграничная!

А Папа сказал:

– Я человек космический, всепланетный. Я – это эволюционное будущее человечества.

– Зер гут, – кивал Фриц и улыбался белыми крепкими зубами.

Так я и запомнил его стоящим в дверях вагона и улыбающимся.

– Андруша! Луся! Миша! Пабло!.. – бормотал он, окидывая грустным взглядом станцию, на которой провёл он свои счастливейшие дни. – Ау видерзейн…

– Прощай, Фриц, прощай! – кричала ему моя Мама сквозь грохот колёс. – Надо жить письмами, а, встречаясь, только танцевать!

Поезд уехал, все разбрелись, такие грустные, сидят – потерянные, завалинке.

Вдруг бежит мальчик – внук Голощапова и кричит:

– Я нашел, нашел! Еще одного Фрица нашел!

Толпа побежала – подбегает – из-под террасы – из другого дома – тянут за ноги солдата – а он совсем замоховелый, рейтузы, треуголка, сабля, такая бородища большая, они столпились вокруг – Пал Иваныч ему говорит по-немецки:

– Вер бист ду? Ви хайст ду? (Ты кто? Как тебя зовут?) Штей ауф! Вставай! Просыпайся.

Солдат медленно открывает глаза, отвечает слабым голосом:

– Же не компран па…

Павел Иванович: Он не немец. Это Француз! Жан!

Папа: Видимо, это с войны 1812 года. Наполеон когда отступал. С Бородинского сражения.

Француз: Где мой мушкет? Моя сабля?

Титр: «Прошел год».

Деревня опять переменилась до неузнаваемости: Повсюду написано «Карден». Разные чудные парикмахерские. Все одеты так необычно. На избушке написано «бутик». Мужики улиток собирают, лягушек ловят. Открыт Французский ресторан «Улитки и лягушки». Оттуда доносится Французская музыка. Эйфелева башня сколочена из жердей на центральной площади.
Деревенская улица и там что-то по-немецки написано, что-то по Французски. «Плотник Циммерман», «ШУМАХЕР».
Где-то за рекой поют немецкую песню.
Где-то поют Французскую песню – из репертуара Эдит Пиаф.
Где-то за рекой играет русская гармошка.
Это стала мировая деревня – русско-немецко-Французская.
Стол стоит длинный – все сидят за столом – мужики, бабы, и звучит такой «микс», как у музыканта Сергея Старостина – русской народной песни, немецкой и Французской.
Песня про три поцелуя.

КОНЕЦ